Космическая трилогия [сборник] - Клайв Льюис

У Рэнсома голова шла кругом. Все происходящее было неприятно и подозрительно — он чувствовал, что творится нечто незаконное. С другой стороны, подобно всем своим современникам и собратьям по классу, он был глубоко, хотя и иррационально убежден, что с подобными событиями обычный человек сталкивается только в книжках и они во всяком случае уж никак не связаны с профессорами и старыми школьными товарищами. Так или иначе, Рэнсом понимал: даже если здесь что-то нечисто, отбить мальчишку силой не удастся.

Тем временем Дивайн что-то негромко втолковывал Уэстону. Впрочем, вел он себя вполне естественно: просто хозяин в присутствии гостя обсуждает, как бы поудобнее его устроить. В конце концов Уэстон издал невнятное ворчание в знак согласия. Рэнсом, кроме всего прочего, теперь испытывал еще и обычную неловкость человека, набивающегося в гости; он повернулся к ним и хотел заговорить. Но Уэстон уже обратился к мальчику:

— Намучились мы с тобой сегодня, Гарри. Будь в нашей стране нормальные законы, я бы с тобой разобрался. Замолчи! Утри сопли! Так и быть, в душевую тебе идти не обязательно…

— Это не душевая, — захныкал слабоумный, — совсем не душевая. Я не хочу снова в эту штуку…

— Это он про лабораторию, — перебил Дивайн. — Он как-то туда залез, и его случайно заперли на несколько часов. Отчего-то он перетрусил там, как заяц. Как говорится, бедный робкий индеец! — Дивайн повернулся к мальчику: — Слушай, Гарри. Этот добрый джентльмен отведет тебя домой, только сначала немного отдохнет. Зайди-ка в дом и посиди тихонько в прихожей, я тебе дам чего-то вкусненького. — И он очень похоже воспроизвел чмоканье пробки, извлекаемой из бутылки. Гарри понял и радостно захохотал, а Рэнсом вспомнил, что этот трюк Дивайн проделывал еще в школе.

— Пусть заходит, — буркнул Уэстон, повернулся и исчез в доме. Рэнсом заколебался было, но Дивайн стал его уверять, что Уэстон будет просто счастлив провести с ним вечер. Конечно, это была неприкрытая ложь, но Рэнсому так хотелось отдохнуть и чего-нибудь выпить, что он отбросил все мысли о приличиях. Он последовал за Дивайном и Гарри в дом и минутой позже уже сидел в кресле, поджидая Дивайна, который отправился за виски.

II

В комнате, где оказался Рэнсом, странным образом совмещались убожество и роскошь. Окна без штор были наглухо закрыты ставнями, голый пол усеян пустыми коробками, стружкой, газетами и книгами, а на обоях виднелись пятна там, где у прежних хозяев висели картины и стояла мебель. Однако посреди всего этого разгрома стояли два очень дорогих кресла. А в мусоре на столе среди жестянок из-под сгущенного молока и сардин, сухих кусков хлеба, дешевой посуды, недопитых чашек чая и сигаретных окурков валялись сигары, устричные раковины и бутылки из-под шампанского.

Дивайн все не возвращался, и Рэнсом невольно задумался о нем. Дивайн вызвал у него особое чувство — неприязнь, какую мы испытываем к человеку, которым когда-то в детстве восхищались, пока не поумнели. Дело в том, что Дивайн на полсеместра раньше, чем соученики, освоил разновидность юмора, которая заключалась в постоянном пародировании сентиментальных и патетических штампов, звучащих в речи взрослых. Несколько недель вся школа, включая Рэнсома, покатывалась от хохота, когда он рассуждал о «незабвенных школьных годах», необходимости «хранить честь и совесть», о «бремени белого человека» и «духе честной борьбы». Но продолжалось это недолго. Уже в Уэденшоу Рэнсом понял, что Дивайн — зануда, а в Кэмбридже попросту избегал его и только удивлялся издалека, почему другие не замечают, как он безвкусен и банален. Потом Дивайна совершенно неожиданно избрали в совет Лестерского колледжа, и он начал непонятным образом богатеть. Вскоре он уехал в Лондон, где, по слухам, «вращался в деловых кругах». Иногда его имя всплывало в разговорах, и собеседник Рэнсома обычно заканчивал свой рассказ о Дивайне так: «Никуда не денешься, по-своему он чертовски умен» — или жалобно заявлял: «Никогда мне не понять, как этот тип ухитрился так высоко залететь». Насколько можно было судить по краткому разговору во дворе, старый однокашник Рэнсома почти не изменился.

Возвращение Дивайна прервало цепь воспоминаний. В руках у него был поднос с бутылкой виски, стаканом и сифоном.

— Уэстон там соображает чего-нибудь на ужин, — он опустил поднос на пол рядом с креслом Рэнсома и занялся бутылкой. Рэнсом, у которого совсем пересохло в горле, тоскливо отметил, что хозяин его не из тех, кто умеет одновременно говорить и заниматься делом: Дивайн подцепил было штопором серебристую фольгу на горлышке, но тут же забыл о ней:

— Откуда вы взялись в этой глуши?

— Просто отправился в поход, — отозвался Рэнсом. — Вчера переночевал в Стоук Андервуде, а сегодня надеялся остановиться в Наддерби. Но там меня не приняли, пришлось идти в Стерк.

— Бог ты мой! — изумился Дивайн, по-прежнему игнорируя бутылку. — Вам что, за это деньги платят, или это чистый мазохизм?

— Я этим занимаюсь для собственного удовольствия. — Рэнсом демонстративно уставился на бутылку.

— А непосвященный способен понять, что в этом привлекательного? — Дивайн наконец вспомнил о своих обязанностях и оборвал крошечный клочок фольги.

— Не знаю, как вам объяснить. Ну, во-первых, мне нравится сам процесс ходьбы…

— Боже! Вам, наверное, и армия была по душе. Как там говорится — шагом марш куда не знаю!

— Нет, что вы! В армии все наоборот. Ты там ни минуты не бываешь один, там за тебя другие решают, куда тебе идти, — ты даже не можешь выбрать, по середине дороги шагать или по обочине. А в походе ни от кого не зависишь. Захочешь — остановишься, захочешь — пойдешь дальше. Кроме себя, спрашивать разрешения не у кого.

— А потом однажды вечером в гостинице вас поджидает телеграмма: «Возвращайтесь немедленно!», — улыбнулся Дивайн, сдирая, наконец, остатки фольги.

— Ну, такое может случиться только если по глупости оставишь кому-нибудь свой маршрут, да еще и не будешь от него отклоняться. Меня, самое худшее, начнут разыскивать по радио: «Вниманию доктора Элвина Рэнсома, который, по-видимому, находится в походе где-то в Центральных графствах…»

— Начинаю понимать, — протянул Дивайн. Он уже начал вытаскивать пробку, но остановился на полпути. — Если б вы занимались бизнесом, этот номер бы не прошел. Везет же некоторым! Неужели вы можете просто так вот взять и исчезнуть? А как же жена, дети, горячо любимые престарелые родители?

— У меня никого нет — только замужняя сестра в Индии. А кроме того, я же кембриджский преподаватель. Вы, наверное, помните, что стоит преподавателю уйти в длительный отпуск, он все равно что перестает существовать. Даже в колледже никого не волнует, где он и что с ним, а уж за стенами колледжа — и подавно.